Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает? Камал бежал с двадцатью людьми на границу мятежных племен, И кобылу полковника, гордость его, угнал у полковника он. Из самой конюшни ее он угнал на исходе ночных часов, Шипы на подковах у ней повернул, вскочил — и был таков. Но вышел и молвил полковничий сын, что разведчиков водит отряд: Проскачет он в сумерки Абазай, в Бонаире он встретит рассвет И должен проехать близ форта Букло, другого пути ему нет. И если помчишься ты в форт Букло летящей птицы быстрей, То с помощью Божьей нагонишь его до входа в ущелье Джагей. Но если он минул ущелье Джагей, скорей поверни назад: Опасна там каждая пядь земли, там люди Камала кишат. И взял полковничий сын коня, вороного коня своего:
Переводы из Гейне
От беса — то, что манит выше! Мир воротился в отчий дом, Как ласточка под сень знакомой крыши. Все спит в лесу и на реке, Залитой лунными лучами.
Запрещённый Гейне. Я не ждал ни славы, ни побед,. Пока друзья храпели беззаботно. Я бодрствовал, глаза вперив во мрак,. В иные дни прилег бы сам.
Тот знает и обо мне. И многие вместе со мною Грустят в немецкой стране. Перевод Вильгельма Вениаминовича Левика, причём более ранняя версия. Правда, более известен перевод этого стихотворения, сделанный Самуилом Яковлевичем Маршаком, но, мне кажется, он уступает левиковскому. Впрочем в поэтическом переводе, как в математике при использовании метода последовательных приближений, после какого-то числа сделанных переводов разница между лучшими из них часто становится всё менее значима, пока иногда счастливым случаем — эвристическим озарением, интуитивной догадкой, вдохновением подстать авторскому - не появится перевод, выходящий на новый уровень и вытесняющий своих предшественников.
И дело не в одной только стихотворной точности, но и в совпадении мировосприятия, мирочувствования. В наибольшей степени, пожалуй, это прослеживается именно на примере русских переводов из Генриха Гейне — хотя бы потому, что к творчеству ни одного другого зарубежного поэта не обращалось такое количество российских переводчиков, включая крупнейших русских поэтов.
В самом деле, если посмотреть, кто переводил стихи Гейне, и выписать только наиболее часто встречающиеся и наиболее знаковые фамилии, расположив их в алфавитном порядке, получится весьма внушительный и любопытный список, объединяющий совершенно разных поэтов разных исторических эпох: Трудно назвать другое имя, которое могло бы объединить всех их вокруг себя. За подготовку шеститомника Гейне он был удостоен Пушкинской премии и Золотой медали Российской академии наук года.
Мне известно, что Вы русский разведчик. Мне нужно знать все, что знаете Вы. Мне запретили Вас трогать. В кресле сидит Ваш соплеменник, простой солдат. Он не рад, что Вы провалились.
Добрый охотник – золотое сердце – идет по лесу и встречает старую женщину. .. Но их страх углубляется тем, что они домовладельцы. И главное, мне самому порой непонятно, почему я не могу всё это прекратить. глотал лекарства, дважды терял сознание и холодел, а вечером встал на шаткие.
. ! Було не сплю та зброю все готую. Так чатував я невсипуще й збройно. Рудники надломили его и без того не очень крепкое здоровье. Жить поэту переводчику оставалось менее года. То есть был он к смерти куда ближе, чем автор стихотворения. Эйдельман Забытый часовой в Войне Свободы, Я тридцать лет свой пост не покидал. Победы я не ждал, сражаясь годы; Что не вернусь, не уцелею, знал. Я день и ночь стоял не засыпая, Пока в палатках храбрые друзья Все спали, громким храпом не давая Забыться мне, хоть и вздремнул бы я.
А ночью — скука, да и страх порою Дурак лишь не боится ничего.
Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза
Порой от страха сердце холодело Ничто не страшно только дураку! Ну, а, если серьёзно, когда мне страшно было, я ложился Тогда страшно становилось другим.
Когда мы читаем стихи Гейне, то поражаемся их удивительному остроумию, . Сердцем, бьющимся блаженно .. Порой от страха сердце холодело.
Как часовой, на рубеже Свободы Лицом к врагу стоял я тридцать лет. Я знал, что здесь мои промчатся годы, И я не ждал ни славы, ни побед. Пока друзья храпели беззаботно, Я бодрствовал, глаза вперив во мрак. В иные дни прилег бы сам охотно, Но спать не мог под храп лихих вояк. Порой от страха сердце холодело Ничто не страшно только дураку! Ружьё в руке, всегда на страже ухо — Кто б ни был враг, ему один конец! Вогнал я многим в мерзостное брюхо Мой раскалённый, мстительный свинец.
Генрих Гейне «Снова в сердце жар невольный...»
Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство!
о Гюго, о Петефи, о Гейне, и еще может быть о двух трех певцах борьбы и .. сходительно отнестись к польскому поэту и на свой страх разрешил ему избрать . жеl;lие ссыльного, он чувствовал в сердце отклик на Где ни пройдешь, куда порой ни взглянешь,. Везде, во Очи гасли, и лицо холодело.
Все хорошие философы хороши по-разному, все плохие — плохи одинаково. Гейне один из тех, кто не только покорил свое время , но и вторгся глубоко в будущее, став спутником духовной жизни человечества. О нем можно сказать, что ни до, ни после него не было поэта-философа, сходного с ним, хотя у него были и предки и потомки. Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой он, к удовольствию ее либеральных поклонников, ревнителей общественного спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски которой слышны еще сегодня.
В этой ожесточенной войне кондотьеров реакции и мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и факелом в другой, всегда окружали сонмы вооруженных перьями подручных. Сверкать я молнией умею, Так вы решили: Я владею И громовержца языком. И только нужный час настанет,- Я должен вас предостеречь:
Вариант «Омега» (20)
Во сне я вновь стал юным и беспечным - С холма, где был наш деревенский дом, Сбегали мы по тропкам бесконечным, Рука в руке, с Оттилией вдвоем. Что за сложение у этой крошки! Глаза ее, как море, зелены - Точь-в-точь русалка, а какие ножки! В ней грация и сила сплетены.
рый привёл Гейне от отрицания романтизма к новым выразительным . nach»). Вот только сердце его надорвано. Порой от страха сердце холодело.
Под небесами Нежнее слова, лучше слова нет! Пускай моря и горы между нами, Ты для меня все та же в смене лет. И я, носимый ветром и волнами, Прошу не слез, а нежности в ответ. Два мира мне оставлены судьбою: Земля, где я скитаюсь, дом — с тобою. Второй люблю стократ, — Он — гавань счастья, все в нем так надежно! Но у тебя — свой долг и свой уклад, От них уйти — я знаю — невозможно. У нас один отец, но я — твой брат — Жить обречен и трудно и тревожно. Как на морях не знал покоя дед, Так внуку на земле покоя нет.
Вина — моя, признаюсь не впервые, — Так без уверток я вину признал, Когда на берег выплыл, с бурей споря, Злосчастный кормчий собственного горя. Вина моя — и мне предъявлен счёт. Я брошен был в борьбу со дня рожденья, И жизни дар меня всю жизнь гнетёт — Судьба ли то, страстей ли заблужденья?
Зарубежная литература
В кругу занимательных букв и чисел любой человечек легко забывает, Что время, конечно, великий учитель, но кончив учёбу, учёный как раз умирает. И всё же сегодня, куря на балконе, я знаю, что еще"Я тоже учил умноженье, деленье, и глазки на доску старательно пучил, И верил в ребячьем своем ослепленьи, что время всему остальному научит. И всё же сегодня, куря на балконе, я знаю, что выучил пару уроков: К примеру, что солнце не тонет в бетоне, а дружба не терпит условий и сроков. Что любовь улетает быстрее, чем ветер, и женщине мало быть просто любимой, А дети, как те гималайские йети, суровы, загадочны, неуловимы.
Кончается время, отпущенное для ответа.
Анн (); Вздымаются светлые мысли В растерзанном сердце моем, И падают АБ (I,); П. – неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. . ОМ (), (); ПАМЯТИ Г. ГЕЙНЕ Загл. Цв ПЕРЧАТКА Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки.
И поэт сдержал свое слово. Он стал мастером сатиры. А роза — в кого влюблена она? О ком вспоминает с тоской? О трелях сладостных соловья? Я тоже влюблён, но кто владеет любовью моей? С года Гейне живет в Париже. На родине его произведения были запрещены, а ему самому угрожал арест.
Рыцарь свободы (о Генрихе Гейне)
Да, гнев поэта страшен. Но еще страшнее насмешка. Я слышал от негров, что если на льва Хандра нападет — заболит голова, — Он должен мартышку сожрать без остатка.
обиды и от волнения колотится сердце и темнеет перед глазами И вдруг, почти совершенно не лежит душа, исполняю ради животного страха жизни приказания, которые мне кажутся порой жестокими, а порой бессмысленными. .. Но знаете, как это у Гейне: «Она была холодевшие пальцы.
Левика Предисловие Я написал эту поэму в январе месяце нынешнего года, и вольный воздух Парижа, пронизавший мои стихи, чрезмерно заострил многие строфы. Я не преминул немедленно смягчить и вырезать все несовместимое с немецким климатом. Тем не менее, когда в марте месяце рукопись была отослана в Гамбург моему издателю, последний поставил мне на вид некоторые сомнительные места. Я должен был еще раз предаться роковому занятию — переделке рукописи, и тогда-то серьезные тона померкли или были заглушены веселыми бубенцами юмора.
В злобном нетерпении я снова сорвал с некоторых голых мыслей фиговые листочки и, может быть, ранил иные чопорно-неприступные уши. Я очень сожалею об этом, но меня утешает сознание, что и более великие писатели повинны в подобных преступлениях. Уж скорее я мог бы сослаться на Сервантеса и Мольера: Но с еще большим прискорбием я предвижу галдеж фарисеев национализма, которые разделяют антипатии правительства, пользуются любовью и уважением цензуры и задают тон в газетах, когда дело идет о нападении на иных врагов, являющихся одновременно врагами их высочайших повелителей.
Наше сердце достаточно вооружено против негодования этих лакеев в черно-красно-золотых ливреях. Я уже слышу их пропитые голоса: Я буду уважать и чтить ваши цвета, если они этого заслужат, если перестанут быть забавой холопов и бездельников. Водрузите черно-красно-золотое знамя на вершине немецкой мысли, сделайте его стягом свободного человечества, и я отдам за него кровь моего сердца. Я люблю отечество не меньше, чем вы. Из-за этой любви я провел тринадцать лет в изгнании, но именно из-за этой любви возвращаюсь в изгнание, может быть навсегда, без хныканья и кривых страдальческих гримас.